Мастерство не пропьёшь! Каждый раз я говорю это себе, и каждый раз не верю! Пропьёшь, ЕЩЁ КАК ПРОПЬЁШЬ! Сколь верёвочка не вейся, но наступит последний день истины, когда ты упрёшься в собственную немочь. Если доживёшь, конечно!

11

Мастерство не пропьёшь! Каждый раз я говорю это себе, и каждый раз не верю! Пропьёшь, ЕЩЁ КАК ПРОПЬЁШЬ! Сколь верёвочка не вейся, но наступит последний день истины, когда ты упрёшься в собственную немочь. Если доживёшь, конечно!


В Бруклин-Бэттэри Таннел не срабатывает и-зи пасс[1]. Оказывается, в прокатных машинах тэг[2] блокируется специальной заслонкой, которую надо просто открыть перед толлом! Это мне терпеливо объясняет служащий тоннеля в униформе, похожей на ментовскую, в то время, как я обильно потею и прячу красные глаза.

Манхэттен. Тут я у себя дома. Джи-пи-эс ведёт нас в Линкольн Таннел, но я намерен повторить маршрут Любчика - через Джордж Вашингтон Бридж на Палисэйд Паркуэй. Сегодня четверг, но трафик, как будто, пятница вечером. Сказывается еврейский праздник. Медленно ползём в железном потоке. Ася торжественно на переднем сидении, одесную от меня, Люська - на почётном заднем - месте для гостей. Ей непривычно, она всё норовит вытянуть шею между креслами, или смотрит в окно. Её замечают и нам машут руками, демонстрируя поднятый вверх большой палец, то есть "отлично". Джи-пи-эс обещает продолжительность маршрута всего два часа, но каждые 15 минут это время остаётся неизменным - меняются условия трафика. Ася фотографирует телефоном налево и направо, потом включает видеозапись, наводит камеру на себя, и громко кричит:

- Ура! Мы едем в Монтиселло!!!

И мне становится тепло на душе от того, что так просто доставить ей радость!

Постепенно местность становится гористой и извилистой. Одно дело сидеть с Любчиком, попивая пивко, и балаболя о разном, другое дело, когда ты сам не совсем во здравии рулюешь по этим чёртовым американским горкам! Чем дальше мы отъезжаем от Нью Йорка, тем более разряженным становится трафик и воздух. Закладывает уши.

Заканчивается Палисэйд Паркуэй, несколько миль мы едем по 86-ой дороге и, наконец, минув экспресс-толл выходим на финишную прямую - 17-ю, интерстэйт. Она идёт на северо-запад, и солнце на закате светит прямо в глаза. Трафика не стало вообще, зато поднялся лимит скорости. На знаках цифры 65[3], но все несутся, наверное добрые 100! Я же, со слезящимися глазами просто не вижу дороги в лучах заходящего солнца! Я ползу свои нью-йоркские 40, и мощные траки с презрительным фырчаньем обходят меня, улитку на склоне, некоторые сердито сигналят, но в целом, всё нормально, на шоссе ни кто не хулиганит, не подрезает и средний палец не показывает, как могло бы быть в Нью Йорке. По худу выясняется, что дорога тут устроена несколько иначе, чем дороги вокруг Столицы Мира. Что бы давать быстрому транспорту свободно меня обгонять, я занимал 1-ю линию, но каждый раз оказывалось, что она заканчивалась экзитом[4]. Приходилось перестраиваться на одну линию левее, когда внезапно заканчивалась левая полоса и из двух полос ты оказывался в левой - скоростной. Снова приходилось перестраиваться, и тут оказывалось, что вновь открылась новая полоса - уже справа, которая, ясный пень, должна была закончиться очередным экзитом. Спросить было не у кого, а сам я этот ребус так и не разгадал!

Мы мчимся на запад. Солнце опускается ниже и ниже, обещая скорые сумерки. Я боюсь наступления темноты, потому что никакого освещения, как в городе, тут нет. Дорога петляет между горами. Солнце то прячется за горой, давая мне возможность увеличить скорость, потом появляется, буквально высверливая мои слезящиеся глаза. Появляются какой-то необычной формы облака.

- Снимай, - говорю я Асе, хотя на самом деле мне не до красот - быть бы живу!

Джи-пи-эс ведёт на очередной экзит - дорогу 17-би, и сообщает, что нам осталось всего 15 миль. Уже изрядно темнеет. Вот 10 миль осталось. 5…

- Мне кажется, что мы проехали! - кричит Ася.

- Успокойся, джи-пи-эс должен привести точно, - упрямлюсь я.

- Да я тебе говорю, что проехали! Я же помню - сколько раз я с Вилей ездила!

- Давай доедем, хорошо? Мало ли что тебе в полутьме показалось?


Мчим дальше. Это уже не хайвей, а обычная сельская шоссейка с двусторонним движением . Минуем небольшое кладбище, какие-то непонятные сельскохозяйственные сооружения. Минуем лес, и мчимся сквозь прозрачные луга.

- Вы приехали в пункт назначения! - сообщает джи-пи-эс безразличным тоном. Я съезжаю на обочину и останавливаюсь.

Вокруг бесконечное поле, вдалеке чернеет лес.

И тишиня…. Не хватает мёртвых с косами!

Ёп твою мать - сказал боцман и грязно выругался… Так было и со мной. Нервы в конце концов не выдержали. Так всегда бывает, когда дело близится к завершению.

- Блять! Я так и знал! Этот Ёбаный джи-пи-эс не может Квинс Бульвар найти, а тут попёрлись к чёрту в жопу!!! Что теперь? В поле ночевать??? Просил тебя, давай раньше выедем!!! Тут же и спросить не кого в это время, и не достучишься, а то ещё и пулю в башку получишь!!! Всё твоя долбанная стирка! Больно нужно было!!! Пизда!!!

- Разворачивайся, - говорит Ася хладнокровно. Она умеет сконцентрироваться и не обижаться в такие моменты, в этом и прелесть и смысл нашего союза! Гамбургский счёт в действии!

Я разворачиваюсь и мы едем обратно. Едем недолго, когда вдруг Ася закричала:

- Вон, поворачивай за той машиной!!!

Я поворачиваю.

- Я же говорила! - торжествует Ася, - Вон, та дача с вертолётом во дворе!

Я ни черта не помню.

- Теперь медленнее! Вот Лёлины ворота!


Приехали!!! Слава Богу!!!

Авторская интермедия 1

Сначала было слово...

А и Б сидели на трубе...

Как слово наше отзовётся?

Бамбара-чуфара, лорики-ёрики…

Удивительное в обыденном открывается с возрастом! Первый вдох, первый звук... Первый слог...

... и дёрнул чёрт меня покопаться на эту тему по Интернету, мол, чего там думают великие! И нарвался я с налёту-повороту на Лёву Толстого! Великий старец охладил мой пыл, а академик Лосев добил окончательно своей глобальностью и толстотомием!

Идея о материальности слова, такая заманчивая на первый взгляд, вдруг оказалась твёрже залежавшихся козинак в соседней лавке. Проблема сия занимала многие умы в разные времена, но поскольку для развития дальнейших событий это важно, я приведу и свои собственные размышления.

Во-первых, следует оговорить , а что такое, собственно, СЛОВО? А во-вторых, понятие «материальность» по отношению к слову?

Первое на что натыкаешься – многообразие языков. Ну какое может быть, к чёрту, СЛОВО, если, например «траки» по-грузински – жопа, а по-русски, соответственно, часть гусеницы, да ещё во множественном числе!

О, да! Можно напротив, искать слова схожие и спорить до хрипоты, кто культурнее, и кто какое слово изобрёл первым, но разговор в конечном счёте сводится не к слову, а к словесам…

Тут же возникает вопрос о соотношении слова и мысли. Каюсь, но понять не могу: думаю я словами, или как-то иначе? А если иначе, то как? Вот, в этом «как», возможно, и спрятано слово, которое СЛОВО?

Видимо, всё-таки, СЛОВО есть сложная совокупность всех ощущаемых внешних факторов + преломление через индивидуальность восприятия…

Но тогда сам собой возникает вопрос: а может ли быть слово в отрыве от субъекта и ты поневоле ввязываешься в вековечную свару между идеалистами и материалистами!

А что по мне, так хрен редьки не слаще! Оставлю, пожалуй, этот вопрос открытым до других, более благоприятных времён… А то вдруг окажется, что и нет никакого СЛОВА, а все слова - не более, чем костыли для нашего убогого хромого разума…

Конечность любого процесса - вот что волнует меня сегодня! В преломлении на себя это - смерть. Боюсь ли я смерти? Я не верю, что есть некий рай, или ад в их церковном понимании, но какие-то волновые явления, безусловно, существуют, и требуют познания их. Логика и эмоции пока что противопоставлены, но возможно, именно их объединение и даст тот изначальный разум, то слово, которое СЛОВО, понимающее сущность вещей и явлений без слов-костылей… И если все мои переживания и мысли, облачённые в форму волны, будут вечно блуждать во Вселенной, значит и Монтиселло с его воздухом, осенью, красками, грозами станут частью Вселенной. Однако, внутри сознания как-то жутковато становится от такого "бессмертия", ведь в принципе это не жизнь, а просто волновой отпечаток прошлого. Вселенная - кладбище волновой памяти! Может быть, это и есть тот самый "мировой разум", об который расплющено столько копий всевозможных философских учений? Ведь не факт, что Человечество единственное и неповторимое во всём мироздании. Где-то живут мыслящие кактусы - не сеют и не жнут, но генерируют из света некие алгебраические формулы в четвертичной системе, способные поворачивать вспять светила, в каком-то галактическом Океане живут разумные спруты на такой глубине, что Марианская Впадина покажется обезвоженным прудом, глядят со своих глубин в Космос, а где-то от их взгляда открываются Чёрные Дыры, а вот и гуманоид, похожий на меня, мчит на беленьком "Шевролете" в горах Монтиселло - ба! - да это же я сам и есть!!! И всю эту несметную базу данных в принципе можно познать, имея соответствующие органы чувств и достаточно развитый мозг! Каков же двигун[5] всего этого, совершенно справедливо спросите вы, и я с удовольствием отвечу: голод, любовь и тоска - вот истинный двигун всего в Мироздании! Вселенский ГОЛОД. Вселенская ЛЮБОВЬ. И Вселенская ТОСКА. Голод по познанию мироздания, любовь к познанию, и тоска от невозможности познать всё. Примерно так я и отвечу и буду, конечно, неправ, ибо пишу я коряво и бестолково, используя крючки, именуемые буквами, словами-костылями, но других средств у меня просто нет… Ведь вполне возможно, что мы одни во Вселенной, а все эти летающие тарелки, призраки и полтергейсты и есть наши мысли и чувства, воплощённые в волновую энергию?

12

Я давно заметил, что творческие идеи в виде незримых флюидов витают вокруг и в принципе доступны каждому. Кому-то они на фиг не нужны, эти флюиды, кто-то их просто не чует в силу своих физиологических особенностей, а кто-то ощущает и воплощает творчески. Но лишь единицы доводят дело до конца и появляется новая книга, картина, или фильм.

Все мои начинания, как правило, начинаниями и остались. Для меня важен сам процесс, но когда хвалят – тоже нравится. Даже Асина ревность мне по душе, ибо, когда она орёт на меня, что, мол, я «хуйнёй занимаюсь», а я, смеясь, пугаю её, что напишу посвящение: «Асе, жене моей, вопреки которой написана сия книга!», я понимаю, что тут важно любое отношение, лишь бы не безразличие!

Ася, оголившись до лифчика, читала старую газету, я, восседая в семейных трусах, писал от руки торопливо, и смачно похохатывая время от времени: воспоминания пёрли взахлёб.

Стремительная стрекоза села Люське на ухо. Та стряхнула её одним движением, хлопнула пастью бегемотовой своей, издав звук пустой 3-литровой банки, но не поймала проказницу, а лишь спугнула, и стремглав бросилась за ней вдоль кромки лазурного бассейна.

Я потянулся, разминая плечи, и пересел от стола на лесенку, ведущую в воду. Вода за ночь остывала и была холодна, как родниковая. Для меня, мерзляка, просто мучение, но я каждый день заставлял себя плавать.

Наш отпуск был в самом разгаре. Мой второй реальный отпуск за всю жизнь! Первый был в Феодосии, в другой, почти уже забытой жизни, с детьми и Ленкой ... Изумрудное море, изобильный портвейн, невероятная дешевизна всего и какое-то ватно-матрасное удушье при полном отсутствии кондиционеров – вот как мне запомнилась Феодосия.

Теперь всё было иначе.

Сидя в бруклинском гетто без машины, понемногу весь мир начинаешь ассоциировать с Бруклином.

Ан нет!

На самом деле Америка широка, высока и природиста!

После удушливого и потного Нью-Йорка тут удалось наконец-то вздохнуть полной грудью и ощутить себя в своей среде обитания!

За несколько дней до отъезда со мной произошла гуманитарная катастрофа: я запил. Не то, чтобы сильно, но уж как-то чрезмерно тяжело, через силу: колдовская удавка держала прочно, но соскочить, вновь пройдя через геенну огненную отходняка было страшно и я держался на стакане до последнего!

А началось всё совершенно тупо, неожиданно, никчемно и, я бы сказал, случайно, но увы, увы, ничего случайного на свете не бывает!

Сосед мой, по прозвищу Стеклянный, в это утро вышел за ликёрной дозой, не прихватив с собой ключи: мамаша навестила его и копошилась по хозяйству. Пока он ходил, мамаша ушла и заперла двери на два замка. Так он и завалился ко мне, едва я настроился на лирический лад и уж было начал воскрешать деда Виню.

- Какого хуя? – спросил я его, лишь только увидел его кислую, небритую морду у порога.

- Да вот, мамаша, блядь, ушла... Дай я посижу у тебя?

- Сиди, хуй с тобой, только тихо, - я пропустил его в квартиру и понял, что писать сегодня уже не получится.

Я достал из холодильника сельдерей, приготовил несколько картошек, два бурака, собираясь готовить борщ, когда Стеклянный достал из-под полы бутылку розового портвейна.

Такого подвоха судьбы я не ожидал.

Знай я на пороге, что он с бутылкой – не пустил бы!

И вдруг я понял: нужно выпить!

Не для кайфа, не для похмела, а из чисто познавательных побуждений, ибо со всем его внутренним говном, Стеклянный был неплохим рассказчиком и зафиксировать его небылицы хотя бы тезисно, был определённый смысл.

- Доведёшь ты меня, пизда, до могилы! Я ведь уже год не пил! - выговаривал я ему, тем не менее доставая пластмассовые стаканчики, ибо все фужеры, рюмочки, бокалы и прочую питейную утварь Ася давно выбросила на помойку!

Стеклянный смущённо пожимал плечами, соглашаясь со всем, и понимая душой, что дело пошло на лад. Я же про себя подумал, что выпью с ним эту бутылку, выгоню его на хуй и буду два дня трезветь, дожидаясь Асю с работы.

Ага.

Когда я послал его в очередной раз в магазин, дал 20 баксов и сказал брать сразу 5 бутылок, а то ночь впереди, да и чурюкаться тут по одной уже смысла нет, а если что, ночью пивом догонимся, чай не суббота сегодня[6], я уже понимал, что жизнь в очередной раз пошла под откос! И всё бы ничего, если бы не мои внезапные засыпания и не припадки эпилепсии у Стеклянного, если бы не полные карманы кэшака у меня, и его природной вороватости и беспамятства после выпивки! Такой украдёт, потом сам же сознается, да вот беда, куда спрятал – не припомнит!!!

И не помнил я опять этих его россказней, как он с декоративным мечом разогнал толпу негров, решивших перочинным ножичком пугнуть белого, как в них же запустил авоськой с хлебом, крикнув «Бомба!!!», и как с воплем ужаса мчались они, бедолаги, прочь, охуев от страха, как геройствовал на советском флоте, будучи в абордажной команде под началом чуть ли не самого Дж. Сильвера, как резали они горло заложникам на каких-то африканских островах, и как чуть было их самих не порезали и не съели на обед, и прочее, прочее, прочее, от чего уши заворачивались в трубочку, но где-то подспудно ты понимал: не пиздит, зараза, было, всё это было, и «дурку» от Эс-Эс-Ай, он не случайно получает...

Я проснулся в 3 ночи. Стеклянный, которого я, помню, вытолкал к ебеней матери вечером, уютно дрых рядом со мной, как молодая жена, и причмокивал во сне! Этот фокус с нашей дверью я знал, но как-то забыл проконтролировать: там кнопочка есть, на которую нажав, делаешь замок открываемым с обеих сторон!

- Ты что, охуел? – я ударил его в ухо.

Он встрепенулся, не понимая где он, и что происходит вообще, ибо пили мы на равных, а он слабее, он намного слабее меня, да и легче в два раза, если не в три.

Я и сам был напуган!

Прикиньте - разлепляешь зеньки с бодуна, а заместо любимой Аськи и собаки Люськи - эта небритая харя, да ещё пойми во хмелю, что это соседушка наш, а не хряк знает кто, и птичий триппер ведает, где!!!

- Где твоя ёбаная мама? – я завёлся не на шутку. Он молчал, повесив голову, и вдруг брыкнулся назад на подушку и захрапел, улыбаясь во сне, видимо, горло заложнику перерезал...

Я понял, что зря шевелю воздух, пошёл на кухню, догнался портвейном, благо из принесённых пяти оставались ещё три непочатых бутылки!

Утром пришла его квартирантка, которая именно в эту ночь где-то задержалась и я выпроводил Стеклянного от греха подальше, пока его боевые подвиги из снов не перекочевали в нашу грешную реальность! Господи, тогда с ним действительно приходилось драться, наяву! В мои планы это не входило. Окрылённый утренним портвейном и целыми сутками свободы от Аси, я ликовал и немедленно уселся за компьютер и упоённо писал весь день...

А потом я пил в одиночестве пока нас не забрал Любомир, и произошло то, о чём вы уже прочитали в начале этого повествования…

... Вода обжигала и освежала одновременно. Она поступала в бассейн из каких-то подземных горных источников и по окончанию сезона её перестали хлорировать. Кожа стала гладкой и чуть ли не бархатной, ушли болячки и нарывы, вызванные последним алкогольным токсикозом. Я плыл, ощущая огромную разницу между плаванием в океане и тут, в горах. Тело тянуло ко дну, и что бы немного передохнуть, я перевернулся на спину...

Я перевернулся на спину и поплыл, стараясь соблюдать технику стиля, как вдруг я увидел....

Или мне почудилось?

Я увидел маленький жёлтый диск прямо у себя над головой. Диск носился по беспорядочной траектории, но когда я опустил туловище вертикально и протёр лицо, чтобы лучше его рассмотреть, он исчез так же внезапно, как и появился.

- Ася, - заорал я , - ты в небе ничего не видела?

Она не видела.

Ей уже надоело.

Нам нужно уходить на обед.


13


Мы въехали в распахнутые, как будто для нас специально, ворота. Солнце село полностью, но ещё полыхал закат над далёкими лесами и долами, расположенными ниже. Даже не закат а полотно сошедшего с ума небесного Кандинского! Багровые перистые облака смешивались с чёрными кучевыми, а выше, в самой вышине блестели уж совсем тоненькие пёрышки уже на фоне просыпающихся звёзд.

- Темно, держи собаку, - я внезапно успокоился, осознав, что больше не надо рисковать, управляя машиной на грани сознания.

Ася вывела Люську из машины, та, потянувшись, повела носом и сию секунду поняла куда мы приехали. Она внезапно стала взволнованной, и натягивая поводок, потащила Асю вверх по дорожке.

Я же стал громко вызывать Лёлю. Спустя пол минуты двери хозяйского особняка, к которому и примыкал огороженный забором бассейн, отворились, вышла её величество Лёля и , уже повзрослевший, её младший сын Радик.

- Теперь тут Радик всем заправляет, - тем временем сообщала Лёля.

Ася уже вернулась из короткой разведки.

- Но мы теперь со своей машиной. Куда её ставить?

- Сейчас Радик покажет. А жить будете тут - напротив, ближе к воротам. Только через поляну ездить нельзя - там проходят трубы, можно всё повредить.

Лёля наклоняется к Люське. Та помнит её своей цепкой , на всю жизнь, собачьей памятью.

- Люська, Люська…. - Лёля треплет собаку по толстым складкам кожи на лбу, по мощным толстым губам.

А мы стоим, и боимся спросить про Лёлиного мужа, ведь тогда он был в критическом состоянии, в больнице: химия, радиация… Короче, от туда уже не возвращаются.

- А Зяма как? - вдруг спрашиваю я.

- Ох, Зяма, - вздыхает Лёля, - это когда же вы были последний раз? Года два назад? Три? Оправился немного. Уже лучше.

И мы вздыхаем облегчённо, хотя мне, после смерти родителей и жены, чужое горе стало не то, что бы безразлично, просто я воспринимаю это, как естественное течение событий. Смерть - это конечная точка жизни. И ни куда от этого не денешься, а что лучше - утонуть, попасть под поезд, или умереть от рака - это уж не нам решать.

Радик выгоняет картинг для гольфа.

- Едь за мной, - говорит он мне с откровенным акцентом, но меня не проведёшь, я этот говор узнаю - акцент не английский, а черновицкий, ведь они все родом от туда, из Черновцов…

Я следую за ним вверх по холму. Ася же пошла через поляну прямиком к предназначенному для нас домику. На самой вершине холма Радик вдруг выскочил из картинга и начал махать мне руками и что-то кричать. Я вышел из машины.

- Стой, стой! - кричал он, - тут медведь!!! - и я увидел в кромешной тьме силуэт, напоминающий огромного мужика, вставшего по пьяни накорачки.

- Хур! Хур! Хур! - кричал Радик, размахивая огромным мачете, и силуэт нехотя потрусил в сторону леса и скрылся в темноте. Я же про себя молил Бога лишь об одном, что бы Ася не отпустила собаку с поводка. Потом Радик вновь оседлал картинг и круто свернул с дорожки напрямик к нашему домику.

- Ну вот и всё! Газ я подключил, горячую воду тоже… Вот - телевизор, идут четыре русских канала. Если что, зовите меня, мама теперь тут редко бывает… Смотрит за папой…

- Спасибо, Радик, сказала Ася, и мы остались одни, только вдалеке, затихая, журчал мотор картинга.

14

Вот и сошлись в одной точке две дорожки моего повествования. Как тут быть? Пусть сливаются в единую бурную реку, или пусть дальше петляют, как и петляли до сих пор? Пока что не знаю, однако пока заведённый в начале порядок менять не буду.

Осеннее утро приходило в горах тихо, тайком, без птичьего гомона и перезвона. Стихали ночные шорохи и перешёптывания и круглощёкая звонкая тишина повисала над нашим посёлком.

Не слышно отдалённого лая, нет гогота домашней птицы, не веет в воздухе запахом жжёной листвы.

Выпуклые, неестественно натуральные в своей очевидности сны будоражат нас с Асей. Первое, что я делаю, проснувшись, рассказываю сон Асе, в надежде потом его записать, но спустя буквально пол часа краски тускнеют, сон или забывается, или кажется недостойным быть записанным.

Ася выходит с Люськой к рассвету. Солнце уже золотит верхушки чахлых горных берёзок, в чаще которых , притаившись, ещё сидят остатки ночи и чертей. Странная ворона вдруг с истерическим карканьем проносится над нашим домиком, описывая огромную дугу от горизонта до горизонта.

Я выхожу на порч и, смеясь, тяжёлый кулёк, любуюсь, как носятся друг за дружкой Ася и Люська. Давешняя стрекоза, невероятно большая, с металлическим звоном зависает неподалёку и, кажется, тоже любуется происходящим. Запыхавшаяся, раскрасневшаяся Ася подбегает ко мне:

- Имей совесть, - говорит она серьёзно, - немедленно займись собакой!

Я беру несколько слайсов сыра, рву их на более мелкие кусочки и громко командую Люське:

- Ко мне!!!

Ждите! Она отворачивается и бежит к соседней даче и там садится в смешную для всех собак позу, виновато озираясь по сторонам.

- Ко мне, - зову я её ещё раз, и на этот раз она слушается. Подбегает и садиться в двух шагах от меня. За что тут же получает заветный сыр!

- За мной! – и я быстро, как только могу, шагаю вниз, к озерцу. Люська бежит впереди, она знает маршрут и забегает далеко вперёд. Я сажусь на распиленные для дров стволы бывших яблонь и наблюдаю за собакой, как она, зная толк – откуда только! – пасётся (матёрый зверь) по колено в воде, что-то вынюхивая, фыркая, и – кажется - бормоча что-то себе под нос. Вновь металлическая стрекоза зависает над ней и на секунду мне становится тревожно: чего прицепилась? – но тревога тут же уходит.

- Ко мне!!! – и огненный комок, живая торпеда с пастью акулы-баракулы уже мчится вверх по горке так легко и естественно, как будто катится вниз! Как должное, Люська принимает сыр, и вновь бежит к озерцу по своим собачьим делам, а я спустя две-три минуты вновь призываю её к себе.

Три дня они искали, забыв покой и сон.

На третий повстречали чужого незнакомца

И сразу обступили его со всех сторон.

А пуговки-то нету! У заднего кармана!

И сшиты не по-русски широкие штаны.

А в глубине кармана -- патроны от нагана

И карта укреплений советской стороны.

- Эй, где вы там? – это уже Ася беспокоится, не может долго без нас, хоть и бурчит целыми днями, как мы ей надоели, и как бы она хотела жить одна!

- Где Ася? – спрашиваю я и Люська мчится к ней, прыгает издалека и сбивает Асю на землю в густую траву, усеянную лиственным ковром.

Отрыв от цивилизации у нас получился великолепный! Первые несколько дней от информационного вакуума аж в голове звенело. Впрочем, у меня могло звенеть и по алкогольным причинам, но Ася, которая не пила, слышала этот магический звон тоже.

Утром, наспех позавтракав, мы уходили на «съёмку». После совершенно летнего и зелёного Нью-Йорка, мы застали тут, в горах, самую что ни на есть золотую осень. Мы фотографировали до одурения все эти листочки и веточки по очереди, успевая сделать за съёмку до трёхсот кадров, Люська резвилась тут же, то отбегая от нас на большое расстояние, и тогда мы начинали нервничать, то возвращаясь, и тогда мы благосклонно смирялись и всё-таки не лишали собаку свободы ...

Каждое утро мы повторяли одно и то же и я объяснял Асе, что то, что мы имеем перед собой – это даже слишком много! Можно снимать один и тот же лист, меняя ракурс и освещение, можно выражать себя через что угодно, а у нас современная камера, компьютер, фотошоп!

После съёмки, нахватавшись вдоволь творческих флюидов, мы шли в бассейн. Собирались мы небрежно и оказались оба без купального снаряжения: Ася принципиально не брала купальник, а мои плавки оказались мне просто банально малы – так быстро я набирал вес! В бассейне были удобные круглые чугунные столы и стулья к ним. Я садился с рукописью, Ася с найденной случайно газетой, весом , наверное пять кило. Парочку мы из себя со стороны являли ещё ту! Но наблюдателей не было, а рабочие-мексиканцы были полностью поглощены постройкой забора: хозяева «дачи» затеяли поставить железную ограду вокруг своих владений.

Мысли скакали не хуже конька-горбунка Газманова – поспевай только записывать! Но я не жадничал – исписав крупным почерком два-три листа, я прекращал писать, вставал из-за стола и делал движения из каратэ, давно забытые, но тут же вспоминаемые телом. Ася хохочет, она до сих пор не может понять, как это я , такой увалень, закончил институт физкультуры! Собака увязалась за странного вида стрекозой, а та, как будто поддразнивая собаку, выделывала петли и издавала чуть ли не металлический звон.

Господи, как славно, что мы не повязаны тут столовой и временнЫми обязанностями! Когда солнце надоедает, мы идём домой, по дороге фотографирую всё, что попадается на пути. Дома мы готовим суп на два дня, который Ася почти никогда не ест. Пьём кофе, потому что оно очень хорошо в лесу, контрастирует с лесными запахами, в то время как чай – соответствует.

Кофе!

Да здравствует кофе!

Алкаши всех стран, пейте кофе крепкое!

Приготовить обед – тоже творчество! И мы готовим его в четыре руки, а Люська путается под ногами, попрошайничая.

Лишь солнце начинает свой путь по небу вниз, мы вновь выходим на съёмку, на вечернюю съёмку, а потом – до самых сумерек снова бассейн, снова рукопись и флюиды, флюиды, флюиды! Я вижу, как Ася, никогда в жизни не творившая, вдруг становится художником: вздрагивает, увидев новый ракурс, теребит меня, и мы снимаем уже до самой темноты...

А потом я развожу костёр из настоящих веток, сжигаю хозяйские дровишки – мелко напиленные тяжёлые стволы фруктовых деревьев, которыми изобилует дача. Фруктов эти деревья давно не дают, лишь какие-то мелкие, кислые яблоки, за которыми с заходом солнца приходят две косули. Фруктовые деревья прогорают долго, оставляя надёжный жар, на котором мы с Асей жарим мясо. В прошлой жизни, наверное, мы были хищниками. Нам надо мясо, и мы едим его много и с удовольствием.

Ночь.

Фотографии скачаны и сохранены на хард драйве. Мы надеваем Люське ошейник, и выносим мусор к дальним ящикам. Небо безумно бездонно. Как когда-то мальчишкой я смотрел и находил созвездия, знакомые мне по Детской Энциклопедии.

- Смотри, Ася, видишь эту «троечку» - это Кассиопея! А этот крест – Лебедь! А воооон – Полярная звезда!

И мы стоим, задрав головы, 47-летние дети, и глазеем, глазеем, и мне снова хочется верить, что мы не одни в этом мире, что там, где-то в самой пучине этой непроглядной тьмы живут такие же, как и мы люди, а если и не люди, то обязательно добрые и могущественные Друзья по разуму, ибо Разум может быть только добрым, и никаким каком не может этот Разум быть злым.

Люська время от времени дёргается по сторонам, но мы её ночью не отпускаем, потому что какая-то невидимая жизнь появляется с наступлением темноты. Кто-то фыркает за деревьями, хлопает могучими крыльями, а порой в непроглядной тьме, там где лес, вспыхивают фиолетовые огоньки чьих-то внимательных глаз...

Мы возвращаемся, запираем стульями порч, закрываем дом и садимся смотреть самодельный слайд-фильм из только что отснятого материала.

- Так..... Тут плохо... Удаляю...

- Не резко – вон!

- Ах, смотри какой кадр и всё размазано! Я же сто раз тебе говорил, на длинной выдержке не дёргай камеру!

- Смотри, как Люська получилась! – мы хохочем в два полных голоса, зная, что за несколько вёрст вокруг нет ни одной живой души: хозяева уехали, а мексиканцы спят мёртвым сном после ломовой работы и убойного пива «Крэйзи Хос»...

- Ну-ка, ну-ка.... А это что?

На снимке я сижу в позе гения и увлечённо строчу в тетрадку. А прямо над головой у меня, немного влево.... ну-ка увеличим, увеличим и ещё раз увеличим... Девять мегапиксел творят чудеса с увеличением, и вот я вывожу на полный экран жёлтый предмет сигарообразной конфигурации!!!

- Ася, - ору я возбуждённо, - это же летающая тарелка! Ты помнишь, я днём тебя спрашивал, не видела ли чего-нибудь? Я видел её, когда плыл на спине!!!

Мы смотрим на фотографию НЛО, то увеличивая, то уменьшая размеры, и совершенно понятно становится, что что-то непонятное вторгается в нашу жизнь.

И уже не хочется никакого иноземного Разума почему-то.

Ни доброго.

Ни злого....

Никакого....

15

Итак, мы воссоединились со своим прошлым. Домик наш в этот раз оказался вторым от центральных ворот, на склоне холма, вершину которого венчала старая барская усадьба, пришедшая в полное запустение, и по словам очевидцев, там ночью вспыхивали магические фиолетовые огоньки, что-то ухало и стонало, а в маленьких окошечках нет да нет мелькали чьи-то тени. Усадьба была видна с нашего порча, и каждый вечер я пугал наивную Асю:

- Смотри! Кто-то смотрит на нас!!! Вот, смотри! Женщина с голубыми волосами и провалившимся носом!

- Вадька, прекращай! - Ася искренне боится моих россказней .

- Ладно, больше не буду, - обещаю я, и сам себе не верю, - может проедемся куда-нибудь, не будет же машина две недели стоять?

- Поехали в Волмарт?

- Собирайся.

Люська вертится волчком, предвкушая путешествие. Я чувствую себя отвратительно, но не на столько, что бы не проехаться чуток. Я нахожу по джи-пи-эс местный Волмарт. Всего 12 миль!

В Монтиселло проживают около 6-ти тысяч жителей. Волмарт Монтиселло в состоянии прокормить, наверное целый 50-ти тысячный город!!! А может быть сюда съезжаются люди со всего графства, нам это не известно.

- Только не набирай ничего лишнего, даю я напутствия Асе, и остаюсь при машине и собаке. Собаку оставлять в авто запрещено законом. Раньше мы оставляли Люську на пару минут, но потом кто-то просветил: могут прохожие пожаловаться по телефону, тогда примчатся менты и пожарные и просто взломают машину, а собаку отвезут в шелтер. Я прогуливаюсь по стоянке, время от времени отвечаю на вечный вопрос прохожих - что за порода собаки, а потом выслушиваю восторги, какая она "кьют" и "горджеус". Я не знаю перевода этих слов, и в словарь не лезу намеренно - уж слишком певуче американцы их произносят - тоненьким, льстивым фальцетом, и по музыке слов понятно, что это должно быть очень приятно и для собаки, и для владельца. Пожилая бабка, тортила лет 150-ти, вступает со мной в длительную полемику. Английский её безукоризненный, она говорит внятно и просто, как в пособии для начинающих. И у неё есть собака, и вообще она всю жизнь держала собак, и любит она собак больше жизни. А я поддакиваю, и киваю головой. Наконец, тортила, опускается в свою машину и с неожиданной резвостью - аж колёса завизжали - улетает со стоянки, как Баба Яга, оседлавшая метеорит…

Солнце припекает. Ася что-то задерживается. Я от нечего делать открываю телефон. Тут, в Монтиселло, есть устойчивый, сильный сигнал, но не 3-джи, а обычный. Звоню дядьке Альфреду, пожаловаться на жизнь. Ася мои плачи уже пресекает на корню.

- Альфред, здорово! - мы с дядькой на "ты". Сначала мне эта американско-русская фамильярность коробила слух, но потом я привык. Мотивировали наши "знатоки" такую вольность тем, что мы, мол, в США, а в английском языке нет ни ты, ни вы, есть "Ю". Уже значительно позже я узнал другое, что это самое английское "Ю" скорее, адекватно русскому "ВЫ", чем "ТЫ". Однажды в такси мне на подобную проблему жаловалась одна француженка - она не знала как обратиться к боссу по-французски, так как на работе они общались только по-английски, а тут вышли "в люди" и оказалось, что и не ясен уровень их отношений, ибо в французском "ты" и "вы" присутствуют.

- Пережил запой. Да. Просто какая-то катастрофа. Не знаю что делать… Видимо, с Минском надо завязывать, нереально всё это становится… Оклемаюсь сейчас, надо брать какую-то страховку…

Альфред оживляется, когда слышит от меня подобные признания. Он до спинного мозга патриот США и моя репатриация в Беларусь ему давно не по душе, хотя он это всячески вуалирует.

- Вот! - Альфред говорит громко, - наконец я слышу от тебя здравую речь! Ты - гражданин США, тут, если что, тебя прикроют и пособием и всякой помощью. А в Беларуси тебе жизни ровно две недели!

Я с ним категорически не согласен, но не перечу - нет ни сил, ни желания, да и надо пользоваться уникальным моментом - получить от близкой родни пиздюлей и наставлений! Кто ж ещё даст подзатыльник и отругает - не осталось у меня ни кого!!!

- Вадик! Ты должен…… - дядька впадает в экстаз, я слушаю его в пол уха, наслаждаясь голосом и интонациями, вот закрыть глаза, забыть обо всём, и как будто отец говорит!

Минут через 20 Альфред вспоминает, что у него есть неотложные дела - так заканчивается наш каждый разговор. Ну что ж, до следующего раза, я обещаю заехать и вешаю трубку.

Аси всё нет. Я забираюсь с Люськой в машину, включаю кондиционер, потому что солнце уже изрядно напекло и так больную мою грешную голову.

А в голову уже приходят дурные мысли. В психологии это называется, видимо, "бред ревности", только в данный момент я не ревную, а прожектирую неприятные ситуации, которые могли бы произойти в Волмарте. Например, у неё закружилась голова и она потеряла сознание. А вдруг чёрт дёрнул, и она что-то по ошибке положила в карман, и сейчас её терзают охранники? А вдруг её обокрали, благо черноты тут достаточно… Я звоню Асе, но трубку ни кто не берёт. Звоню ещё и ещё, и ещё.